Конец прекрасной эпохи. Интервью с Максимом Левченко

─ Расскажете про ЧПХ, Максим Борисович? Как не спутать ее с чепухой.

─ Подобный вопрос может задать лишь приезжий. Коренному петербуржцу ничего объяснять не надо, это ведь Чисто Питерская Хрень. Такая странная, с трудом облекаемая в словесную форму материя. Ее надо чувствовать.

─ Что-то вроде философии выживания в городе, построенном на болотах?

─ Шире! Тут все ─ и слова, над которыми любят потешаться москвичи: поребрик, парадная и батон. Тут и свисающие зимой с крыш дворцов «сосули», и характерный запашок в дворах-колодцах, и смесь апломба с присущей обитателям имперской столицы с провинциальной судьбой закомплексованностью... Бизнес здесь тоже строится и ведется по каким-то особенным законам.

Это и есть ЧПХ. Она выражает самобытность тех, кто родился, живет и любит наш город, считая его лучшим местом на свете. Приезжим кажется, что тут в воздухе разлиты суицидальные настроения, им везде мерещится достоевщина, а нам такая специфика даже нравится. Вопрос привычки!

─ У вас она врожденная или приобретенная?

─ Я ленинградец. Мама приехала в семнадцать лет из Нижнего Тагила на учебу, одно время работала в речном пароходстве на трехпалубном пассажирском судне производства ГДР, ходившем по Волге и городам «Золотого кольца». Там и познакомилась с молодым человеком по имени Борис, моим будущим папой…

─ Он тоже из «понаехавших»?

─ Нет, коренной.

─ Каких кровей?

─ Разных. По отцу я ─ Блюмштейн, папа ─ еврей по национальности, а мама, как уже говорил, с Урала, русская, хотя фамилия у нее украинская…

─ Кто родители по профессии?

─ Отец ─ инженер. В советское время это называлось научно-техническая интеллигенция. Папа работал на телецентре, потом был главным энергетиком на крупном заводе, а в середине девяностых, когда промышленность умерла, вынужденно занялся предпринимательством. Жизнь заставила. Небольшой опт продуктов, маленький собственный магазинчик. Все весьма скромно.

Мама окончила техникум советской торговли, получила специальность товароведа... Чтобы семья не голодала в 80-е, крутилась, как могла. В эпоху тотального дефицита обзавелась знакомыми в универмаге женской одежды на проспекте Просвещения, через них покупала какие-то вещи, перепродавала с небольшой маржей. Тогда за любой пихорой в магазинах выстраивались огромные очереди. Знаете, что это? Китайские куртки с кроличьим мехом внутри. Их «выбрасывали» в Гостинке, ДЛТ. Люди с ночи стояли, чтобы купить…

Первое, что сделал тренер, придя в команду… отчислил меня. Не простил, что в свое время я выбрал «Смену». По сути, отомстил. Конечно, педагог не имел права так поступать, наверное, я мог бы побороться за свои права, будь постарше, но пятикласснику сложно противостоять взрослому… С тех пор я охладел к футболу, даже по телевизору не смотрю. Но спорт в детстве не оставил, переключился на бег. Это было важно и с точки зрения самосохранения. Чтобы спасаться от тех самых «ватников». Если догоняли, оборонялся. А как иначе? Не могу назвать себя драчуном, однако сдачу давал, умел постоять за себя и за товарищей.

Жили мы в «корабле»…

─ Это как?

─ Снова ЧПХ. На Гражданке много домов, построенных по архитектурному проекту «Корабль». Может, официально он именовался иначе, но за внешнее сходство люди называли именно так. Длинное здание с разноуровневыми окнами. Мы занимали однокомнатную квартиру. Размещались там вчетвером. Нет, даже впятером. Родители, брат Саша, он моложе меня на шесть лет, я и немецкая овчарка по кличке Ньюс.

─ Тесновато, не находите?

─ Некоторым высокопоставленным чиновникам и сегодня смешно, что люди покупают в ипотеку двадцатиметровые квартиры, собираясь жить в них долго и счастливо. У нас была комната на восемнадцать квадратов, шестиметровая кухня и совмещенный санузел метра на три. Царские условия, можно сказать!

А если серьезно, развернуться было негде. Особенно, когда Ньюс вырос. Он один занимал полкомнаты. Но я очень хотел собаку, мечтал о ней, вот мама с папой и не стали отказывать. К тому же, у нас было пусть маленькое, но отдельное жилье, что по питерским меркам считалось роскошью. Большинство горожан ведь обитали в коммуналках. И отец так ютился на 8-й Советской, рядом с Суворовским проспектом. А потом как очередник получил квартиру на Гражданке. Это было круто!

Мы жили в «корабле» до начала девяностых, пока родители не заработали денег на трехкомнатную квартиру в Приморском районе.

─ Как вы учились в школе?

─ Средне.

─ Тройки вперемешку с четверками?

─ Случались и пятерки. Зато по поведению стабильно получал «неуд».

─ Хулиганили?

─ Не без того… С пацанами бил стекла и выкручивал лампочки в подъездах… Потом мы переехали на Яхтенную улицу в Приморский район, там я тоже «зажигал».

Сидел в классе на задней парте и подавал реплики, чем доводил преподавателей до белого каления. В понимании учителей, плохо себя вел. Им ведь важны не столько знания, сколько лояльность учеников, дисциплина в аудитории. Я и сам не слушал, и других ребят постоянно отвлекал. На самом деле, не ставил целью кого-то специально подразнить, чаще все происходило от скуки. Для меня важно быть увлеченным идеей, чем-то сильно гореть, по-настоящему интересоваться. Как только появляется мотивация, все сразу меняется к лучшему. Так было раньше, так остается и сегодня, чем бы ни занимался.

Может, помните диалог Холмса с доктором Ватсоном об отношении к знаниям? Ватсон упрекал друга в дремучести, дескать, и ту книгу Шерлок не прочел, и об этом историческом факте не слышал. Холмс парировал, что досконально разбирается в областях, которые ему необходимы для работы. Скажем, в химии. Великий сыщик говорил: моя голова ─ не чердак, куда сваливают ненужные вещи. Не провожу параллелей, ни с кем себя не сравниваю, тем не менее… Тогда, в школе, я интуитивно пришел к выводу, что не хочу засорять мозг лишней информацией. Если мне казалось, что какой-то школьный предмет в будущей жизни не пригодится, переставал учить его, попросту игнорировал. Этим и объяснялось мое плохое поведение. По сути, я срывал уроки.

─ Вас выгоняли из класса?

─ Регулярно. Однажды вызвали на педсовет вместе с отцом. Коллектив учителей дружно настаивал на моем исключении из школы. С трудом удалось этого избежать…

В общем-то, я заслужил такое отношение. Порой откровенно хамил преподавателям, они имели основания меня не любить. Классной руководительницей у нас была историчка. Ее дочка занималась в нашем классе, и Таисия Александровна очень хотела, чтобы Левченко исключили, выгнали вон. Я ведь мешал учиться, без конца доставал девчонок своими приколами. Тогда историчка выработала тактику борьбы со мной. Когда я поднимал руку, чтобы ответить, делала вид, будто не замечает меня. А стоило чуть отвлечься, тут же вызывала к доске и с большим удовольствием лепила мне плохие оценки в журнал. Как-то я не выдержал и спросил в лоб: «Зачем вы это делаете? Специально валите». Класска посмотрела и сказала: «Левченко, ты не умный, а хитрый…»

Ситуация изменилась классе в десятом, когда я понял, что хочу стать юристом. И начал усиленно учить предметы, по которым предстояло сдавать вступительные экзамен. Пахал день и ночь. А на остальные уроки окончательно «забил».

В одиннадцатом классе химию нам преподавала директор школы. Она пыталась требовать от меня хоть каких-то знаний, но я откровенно сказал, что химия мне даром не нужна, поскольку собираюсь идти в гуманитарный вуз, а именно ─ на юридический факультет университета. И вообще, мол, система образования в России построена неправильно: в старших классах важна и нужна специализация, чтобы ученики, определившиеся, куда поступать после школы, заранее начинали подготовку. Я считал, что каждый может и должен выбрать профильные дисциплины углубленно ими заниматься. Мне, в самом деле, хотелось объяснить учителю простую мысль: если бежать в разные стороны, хвататься сразу за все уроки, можно физически сломаться, надорваться, но это в любом случае не даст результата. Химичка выслушала эмоциональную речь и сказала, что оскорблена таким отношением к учебе. Потом добавила: «Жаль, если в России будут такие юристы. Становится тревожно за державу».

В итоге влепила мне тройку в аттестат.

─ Но поступить на юрфак вы смогли?

─ С первой попытки. Активно готовился, штудировал учебники. Например, на вступительных экзаменах мы сдавали право, а такой предмет в школе не читался. На уроках обществоведения можно было получить лишь общее представление, о чем идет речь. Ходил на подготовительные курсы и самостоятельно занимался по университетскому учебнику.

Конкурс в 1995 году был высокий, на каждое место претендовали десятки абитуриентов, мне чуть-чуть не хватило баллов, чтобы пройти на дневное отделение. В итоге зачислили на вечернее. Я ведь шел без всякого блата. Ребята, которые учились в престижных спецшколах, выросли в семьях прокуроров, судей и адвокатов, конечно, чувствовали себя комфортнее. Да и уровень их подготовки отличался в лучшую сторону.

Предстояло наверстывать отставание, догонять ушедших вперед, и я старался, прекрасно понимая, что, например, английский у меня хуже, как и некоторые другие предметы.

─ Испытывали дискомфорт среди детей сливок общества?

─ Не скажу, будто кто-то сильно мажорил, нарочно подчеркивая исключительность своего положения и происхождения. Хотя, конечно, был и негласный конкурс родителей, в котором ценились связи, знакомства и статусность...

Однако не надо забывать, что у любой палки есть два конца.

Кстати, мы рискуем, что называется, в полный рост столкнуться с проблемой. В жизнь входит поколение детей богатых родителей, мажорные мальчики и девочки, которые привыкли, что все вопросы решается по движению бровей или щелчку пальцами. У них за плечами прекрасное образование, лучшие западные колледжи и университеты, свободный английский плюс еще три иностранных языка, но… Готовы ли они к столкновению с реальностью? Не уверен. На мой взгляд, растут сопляки, не способные продолжить и развить начатое их отцами. В любом деле ─ в бизнесе, политике, на госслужбе ─ надо впрягаться, упираться и пахать. Иного способа победить попросту не существует. Для этого необходимы целеустремленность, внутренняя дисциплина, твердость, они служат драйвером, однако их трудно воспитать в оранжерее…

─ Как говорил Аркадий Райкин, пусть все будет, но пусть чего-нибудь не хватает.

─ Ну да, иначе стимул к развитию и самосовершенствованию пропадет. Могу сослаться на собственный пример. Поступив в университет, я быстро увидел, в чем уступаю более продвинутым и подготовленным однокурсникам. Меньше прочитал, хуже знал… Я принялся устранять пробелы, усердием компенсировал недостаток качественного школьного образования.

Хотя числился на вечернем отделении юрфака, с утра приезжал на Васильевский остров, слушал лекции, потом на несколько часов шел в университетскую библиотеку, штудировал учебники, а уже затем отправлялся на занятия с вечерниками. У меня была цель: сдать первые сессии максимально хорошо, чтобы иметь основания просить деканат о переводе на дневное отделение. Так, собственно, и получилось уже со второго курса.

─ А со специализацией когда определились?

─ Говорил вам: для меня важна мотивация. Первый год носом рыл землю, стремясь скорее перевестись с вечернего. Справился с задачей и… на какое-то время потерял ориентиры. На третьем курсе неожиданно поймал себя на мысли, что мне стало скучно, появилась апатия. Все вдруг надоело: лекции, преподаватели, ребята… Такой вот внезапно нахлынувший сплин. Нужно было срочно найти новый стимул.

Летом во время каникул съездил в Лондон. Познакомился в питерском доме дружбы народов (право, не знаю, сохранился ли он до сих пор) с людьми, предложившими полуофициально поработать в их магазинчике. Разумеется, я с радостью согласился. Во-первых, возможность почти три месяца провести в Англии, во-вторых, попрактиковаться в языке, общаясь с его носителями, в-третьих, заработать копейку. Занимался я тем, что убирал помещение, разгребал завалы разнообразной рухляди в подвале, чинил старые велосипеды, приносил чай боссу... Словом, был классическим чернорабочим. Платили мне небольшие деньги, но их хватало на еду и аренду маленькой комнатки. Я даже смог накопить четыреста фунтов на настоящую электрогитару. У нас была дворовая рок-группа, мы регулярно собирались, репетировали, сами сочиняли тексты песен и музыку. В России такие гитары достать было сложно, в магазинах они не продавались, а в Лондоне я зашел в специализированный музыкальный торговый центр, увидел море самых разных инструментов и понял, что не успокоюсь, пока не куплю себе хоть что-то.

─ Вернемся к морскому праву.

─ Я целенаправленно шел по выбранному пути. Курсовые работы писал по этой теме, диплом тоже. Помню, моих однокурсников ужасно мучали на государственной защите, а меня преподаватели не трогали, поскольку слабо разбирались в предмете, не понимали, о чем спрашивать. Тогда высокопрофессиональные эксперты по морскому праву были в России наперечет. Да и сегодня отрасль у нас не слишком развита. Очень уж она узконаправленная, специфическая, нишевая. Наверное, самым большим профи в этой области считался профессор Валерий Мусин. С ним и Владимир Путин консультировался, лично звонил бывшему преподавателю. Одно время Мусин работал в ЦНИИ морского флота, потом стал членкором Российской Академии наук. К сожалению, Валерий Абрамович умер в декабре прошлого года…

Когда идешь практически по целине, появляется дополнительный драйв. Еще раз повторю: мне нужна четкая мотивация, тогда могу горы свернуть. Если нет ориентиров, мечешься из стороны в сторону, теряешь силы, нервы, время, ресурсы. Без концентрации на главном все оказывается бессмысленным. По крайней мере, я так устроен. Сизифов труд не для меня. Без реальной цели могу превратиться в размазню. Но стоит понять, куда и зачем иду ─ и любая задача по плечу. Считаю, на свете нет ничего невыполнимого.

─ И к чему же вы стремились в 2000 году, получив диплом Петербургского университета?

─ Говорю же, хотел стать морским юристом. Ни на что другое не отвлекался.

─ А с армией, к слову, у вас как? Служили?

─ Военная кафедра. Офицер запаса. Но носить погоны никогда не рвался. Недаром же вырос на Гражданке. Шутка. А если говорить серьезно, я еще на пятом курсе озаботился вопросом, у кого можно получить квалифицированные консультации по дипломной работе. Мне посоветовали обратиться в институт морского флота, в котором когда-то работал Валерий Мусин. Приехал я на Кавалергардскую улицу, зашел в красивое здание с якорями у парадного входа. И вскоре вышел. Мне доходчиво объяснили, что проблемами морского права не занимаются. Правда, сказали, что у них на черной лестнице сидит юридическая фирма, которая именно на этом специализируется.

Если через парадный подъезд не пробиться, всегда можно поискать запасной вариант. Пошел, куда послали. Познакомился с руководителем фирмы, где работало от силы человек пять, объяснил, что хотел бы пройти преддипломную практику. Мне ответили: ну, проходи… Правда, предупредили, что лишних денег нет, поэтому платить за труды ничего не будут. Что делать? Пахал, как говорится, на общественных началах, волонтером. Написал диплом, защитился и вернулся на все ту же черную лестницу, чтобы официально устроиться на работу. Взяли, но зарплату положили совсем скромную. На те деньги было не прожить, тем не менее, я опять согласился. Примерно год пахал, потом понял, что поднабрался опыта и могу попробовать самостоятельно вести дела.

Уволился, создал с коллегами собственную фирму, без затей назвав ее по именам отцов-основателей «Левченко, Сергеев и партнеры», и начал работать.

─ Это какой год?

─ Думаю, конец 2001-го.

─ Быстро поднялись?

─ Чтобы раскрутиться на уровне города, понадобилось время. На ведущие позиции мы вышли года через четыре. В Петербурге большой морской порт, много судоходных компаний, поэтому без работы не сидели, и репутацию заслужили высокую.

─ В чем заключалась суть вашей деятельности? Объясните дилетантам.

─ Морское право для меня ─ романтика, своего рода продолжение мальчишеских мечтаний о морях, штормах и походах. Корабли, случается, тонут, время от времени сталкиваются и садятся на мель. С грузами в пути тоже разное происходит, например, они могут испортиться. В итоге возникает клубок сложных юридических проблем.

Я всегда тяготился скучной офисной работой. Мне нужен был драйв, я хотел решать серьезные задачи, требующие быстроты реакции, эффективности шагов.

Самой интересной темой для меня стали спасательные операции, их правовое сопровождение.

Представьте ситуацию: судно потерпело крушение. Появляются спасатели, а экипаж категорически отказывается от их услуг. Казалось бы, абсурдная ситуация! Но лишь для тех, кто не знает законов. Вовлеченные в процесс в курсе: по нормам морского права в случае согласия на оказание помощи и заключения соответствующего контракта спасатель может запросить за труд до ста процентов стоимости судна и находящегося на борту груза.

─ Мы тебя спасем, но разденем до трусов?

─ Примерно так. На сей счет есть специальная международная конвенция.

─ Это же пиратство чистой воды! Люди оказались в беде, в безвыходном положении, а им выкручивают руки.

─ Поэтому многие и не хотят, чтобы их спасали. Или потом отказываются платить по счетам. Вот я и занимался правовым сопровождением спасателей.

─ Защищали грабителей с большой морской дороги?

─ Не все так буквально. Это сложная игра, где в клубок переплетены риски, агрессия, интересы разных сторон. Для ведения таких дел нужна молниеносная реакция, умение быстро принимать решения, напористость и даже ─ в известном смысле! ─ нахальство. Это хорошая школа, вырабатывающая ценные навыки для любого бизнеса. Сначала спасаешь судно, а потом приходишь и говоришь, что за это спасенные должны отдать тебе всё…

─ Получается, проще утонуть?

─ Выбраться из переделки самому, без посторонней помощи. Разумеется, за вызволение экипажей и пассажиров никто спасателям не платит, это святая обязанность, а что касается имущества, тут иная история… Порой на моих глазах разворачивались настоящие драмы. В конфликт ведь оказывались втянутыми многие ─ хозяева судна, владельцы и получатели груза, страховщики… Моя задача заключалась в том, чтобы консультировать и определять стратегию спасателей. Какой-нибудь дряхлый буксир мог снять с мели огромный сухогруз и потребовать, к примеру, миллион долларов. Никому не хотелось расставаться с огромной суммой, вот и начинались бодания, перетягивание каната. Приходилось обращаться в суд, арестовывать судно, так вести дело, чтобы ответчику ничего иного не оставалось, кроме, как заплатить.

─ А не легче было надавить на адвоката, чтобы умерил пыл?

─ И такое случалось… Но большинство контрактов заключались в Лондоне, в конфликтных ситуациях подключались английские юристы, на них особенно не наедешь ─ себе дороже…

Кстати, проработав несколько лет, я почувствовал, что мне по-прежнему не хватает системных знаний, и полтора года проучился в London Metropolitan University. Там создана так называемая Академия Ллойда, специальная аспирантская программа postgraduate. Полезная штука. Расширяет сознание и мировоззрение!

─ В свои 38 лет вы неплохо стоите. Или стОите. В рейтинге богатейших людей Петербурга по итогам 2015 года занимаете 36-е место с состоянием в 24 миллиарда рублей…

─ Этот рейтинг весьма условен. По сути, речь об оценке бизнеса без учета долгов.

─ В итоге вас недооценили или переоценили?

─ Скорее, пере-, чем недо-…

Но хочу сказать о другом. Надо уметь ставить перед собой правильные цели. Один человек за бешеную сумму покупает на аукционе раритетный, изданной при жизни автора экземпляр великой книги и… прячет ее в сейф, а второй идет в публичную библиотеку и бесплатно берет позднюю перепечатку того же произведения. Его интересует содержание, а не обложка. Кто из этих двоих прав? Для меня ответ очевиден.

Не хочу придумывать искусственную мотивацию и гоняться за химерами.

Я ведь почему отошел от дел адвокатской конторы и переключился на девелоперский бизнес? Причина та же, прежняя: цель пропала. В морском праве мне все было более-менее ясно, работа превратилась в рутину, механический конвейер, и я не понимал, куда двигаться дальше, к чему стремиться. По сути, уперся в потолок, выше которого не прыгнуть. Помогло стечение обстоятельств. Оно привело меня на новую черную лестницу. Условную, разумеется.

В 2008 году позвонил коллега, с которым я периодически работал, и попросил слетать в Амстердам с его знакомым, решившим купить в Голландии пароход. Так я впервые встретился с Борисом Пайкиным, в то время возглавлявшим «дочку» «Газпрома» ─ ООО «Газпром социнвест». Не знаю, зачем Борису Романовичу понадобился тот пароход, но я помог оформить сделку, хотя тема была сложная: пришлось сначала покупать у банка права требования обанкротившегося судовладельца и лишь после этого вступать во владение кораблем, имевшим к тому же кучу разных иных обременений…

Как бы там ни было, наше знакомство с Пайкиным состоялось, и мы начали работать вместе. У приятеля Бориса Романовича, занимавшегося девелопментом, возникли проблемы с партнерами. Так называемый корпоративный конфликт. Я попытался разрешить ситуацию с юридической точки зрения. Речь шла о проектах у станций метро «Лесная» и «Пионерская». О строительстве там торговых центров мы тогда не думали, идея родилась позже.

Совладельцами участка бывшего садового товарищества на «Лесной» выступали австрийцы, а на «Пионерской» землей через подставное лицо распоряжался весьма любопытный персонаж ─ поп-бизнесмен по фамилии Шатров. В здании недостроенного кинотеатра он читал проповеди пастве из миссии «Благая весть». Это была натуральная секта. Вещал Дмитрий о скромности и воздержании, а сам любил дорогие американские машины, большие квартиры, ну, и так далее. В какой-то момент я приехал к проповеднику на переговоры, долго пытался найти общий язык, прийти к компромиссу, но закончилось все тем, что он меня… проклял.

─ Это уже не ЧПХ!

─ Совсем! Представьте: идет предметный разговор о долгах, кредитах, акциях, долях. Вдруг один из участников встречи закрывает глаза, поднимает руку и произносит загробным голосом: «Пусть придет смерть в эту жизнь. Будь ты проклят!» С такой ситуацией я столкнулся впервые и, честно говоря, немного растерялся, не знал, что делать, как себя вести. Приятель, которому рассказал о случившемся, посоветовал съездить в православный храм, поставить свечку за здравие.

─ А вы верующий?

─ Крещеный, но в церковь не хожу. А тут зашел…

Сухой остаток: Дмитрий Шатров участок на «Пионерской» нам так и не продал, нашел других покупателей. Кинотеатр снесли, но взамен ничего не построили, земля пустует до сих пор. У новых владельцев приключился очередной корпоративный конфликт… Зато у нашей компании дела с того времени пошли в гору. Скажем, на «Лесной» мы построили крупный торгово-развлекательный комплекс «Европолис». Мне даже друзья потом говорили в шутку: «Вот бы нас так прокляли…»

В 2008 году я опять занялся разруливанием проблем. Разразившийся по миру экономический кризис не обошел стороной и Россию, поломав здесь тысячи планов и миллионы судеб. Наивные, в общем-то, надежды на постоянный рост не оправдались. Да и не могли. Те, кто еще накануне купался в деньгах, вдруг проснулись нищими. Вместо былого богатства у них остались лишь личные кредитные поручительства на сотни миллионов долларов. Эйфория успеха сыграла злую шутку, эти парни забыли про управление рисками и суровую реальность вокруг. Шарик лопнул…

В коммерческой недвижимости дела у большинства тоже были плохи либо совсем плохи. Рынок рушился, банки, ранее с поразительной легкостью выдававшие всем желающим огромные кредиты в валюте под строительство, теперь требовали деньги обратно.

Но для меня это был хороший шанс использовать кризис, чтобы построить практически с нуля крупную компанию. И, видимо, я использовал его небезуспешно, коль скоро по объему торговых площадей мы вышли на второе место в городе. Речь о примерно 540 тысячах квадратных метров. А начинался Fort Group, напомню, с маленькой юридической фирмы, в которой трудились пять человек, и попытка замахнуться на большие проекты выглядела авантюрой и прожектерством. Если бы не одно «но»…

Как морской юрист я постоянно был вовлечен в разрешение конфликтов и знал, что нужно делать, когда все рушится или тонет. Для большинства людей период турбулентности ─ стресс, эмоциональная встряска, а для меня катаклизмы ─ привычная среда. Я привык работать в такой обстановке годами и понимал: кризисы приводят к очищению, отмиранию слабых организмов. На их место обязательно придут молодые и сильные. Мы рискнули и выиграли…

─ Почему Fort?

─ Это наше укрепление, хорошо защищенная крепость, из которой удобнее отвечать на любые внешние вызовы, отражать их. Да и потом: исторически Петербург всегда охраняли морские форты.

Может, и из-за названия местные СМИ встретили наше появление на рынке настороженно: «темная лошадка», «самый закрытый девелоперский холдинг Петербурга». Мы на ярлыки не реагировали, зная, что время все расставит по местам.

Поворотным в развитии Fort Group стал день, когда в апреле 2009 года, пролистывая за утренним кофе свежий номер «Делового Петербурга», я наткнулся на небольшую заметку, в которой говорилось о начале банкротства компании «Макромир», тогда одного из крупнейших российских девелоперов, владевшего сетью торговых центров в Петербурге. В какой-то момент «Макромир» выбрал слишком агрессивную модель поведения, без должной проработки вложил большие средства в регионы, что обернулось значительными издержками. В Перми потеряли 150 миллионов долларов, в Нижнем Новгороде ─ 60 миллионов… Потом эти участки земли, где планировалось вести строительство торговых центров, были проданы за сущие копейки. Словом, проблемы носили системный характер. Ситуация закручивалась стремительно, конфликт акционеров Павла Андреева и Андрея Рогачева набирал обороты, пачками возбуждались уголовные дела, в суд подавались десятки исков…

В 2010 году мне помогли встретиться с Рогачевым, но разговор не сложился. Я сказал, что пришел по объявлению в газете и хотел бы приобрести ТРК «Французский бульвар», один из шести комплексов банкротящегося «Макромира». Рогачев выслушал меня, несколько раз вежливо кивнул, произнес пару дежурных фраз, даже разок широко улыбнулся, напоил водой и, провожая до дверей, собственноручно подал плащ. На том все и закончилось. Мораль проста: молодой человек, французский бульвар кому ни попадя не продается…

Но я не привык капитулировать. Итогом второй встречи с Рогачевым стала договоренность… купить «Макромир» целиком. Вместе с его многомиллиардными долгами, банкротствами и прочей головной болью.

Мой коллега, которому было поручено вести сделку с юридической стороны, изучил документы компании, почесал затылок и произнес, с сожалением глянув на меня: «Нереально, слишком велики риски»…

─ В чем еще сложности строительства компании с нуля?

─ Кадры. Все решают кадры. Одно дело, когда принимаешь готовую команду и постепенно начинаешь что-то менять, и совсем иное, если все создаешь сам. Это и просто, и сложно одновременно. Приходится действовать методом проб и ошибок, принимать сотрудников на работу, потом увольнять...

─ Большая ротация была?

─ Особенно среди топ-менеджеров. Многие люди научились красиво себя презентовать, дорого подавать, но, увы, нередко на поверку оказываются пустышками, фантиками без начинки. Есть анекдот на эту тему, грубоватый, зато точный. К урологу приходит мужик и говорит: «Знаете, доктор, у меня яйца звенят. Я феномен?» А тот отвечает: «Нет, вы мудозвон».

Так часто получается и с кадрами. Если верить рассказам и резюме, специалисты сплошь уникальные, а начинаешь работать и видишь: не тянут.

─ Легко расстаетесь с людьми?

─ Сложно. Основной костяк нашего коллектива сформировался к 2013 году и с тех пор практически не менялся. В верхнем звене ─ точно. При этом компания у нас молодая, даже топ-менеджеры ─ до сорока лет. Я не пытаюсь контролировать все, считаю, что нужно делегировать полномочия подчиненным, доверять им. Каждый сотрудник, занимающий ключевую должность, отвечает за определенное направление. Fort Group ─ многопрофильный холдинг, где есть те, кто занимается эксплуатацией зданий, следит, чтобы там было чисто и аккуратно, все функционировало ─ горели лампочки, работали лифты, в туалетах из кранов текла вода, ну, и так далее. Есть финансовый департамент, строительный, правовой, коммерческий, сдающий помещения в аренду… В результате складывается паззл из людей, занятых общим делом. Поэтому у меня нет ни первых, ни вторых, ни третьих заместителей. Мы ─ команда.

Требую, чтобы человек сам принимал решение, брал ответственность на себя. У нас даже есть выражение: не играть в пинг-понг, не перебрасывать условный шарик друг другу. Если вопрос в сфере твоей компетенции, действуй, не жди команды начальства. Руководить ─ не руками разводить, а делать.

Часто трудно решиться на первый шаг, особенно ─ в неоднозначной ситуации. Но пока не шагнешь, ничего не произойдет. Условно говоря, есть пруд, и никто не знает, водится ли в нем рыба. Чтобы проверить, надо хотя бы забросить удочку. А иногда ─ и гранату. Без этого ─ никуда.

Не все риски можно просчитать, не все от нас зависит. Существуют тысячи разнообразных факторов. Но в бизнесе нельзя без смелости и умения обострить ситуацию.

─ А как же штрафы за причиненный природе ущерб?

─ Во-первых, браконьерством мы не занимаемся, законы не нарушаем. Но неудачные эксперименты бывают, отрицать глупо. Важно, чтобы люди не пострадали, судьбы человеческие. Остальное ─ поправимо. Как правило, рискуешь деньгами. Но тут тоже существует очевидная зависимость: чем выше риск, тем больше возможный доход. Можно осторожничать, вести себя с оглядкой, но тогда и бонус будет скромнее.

─ Вы тяжело переживаете финансовые неудачи? Долго сокрушаетесь о потерянном?

─ Не боюсь рисковать и брать ответственность. Да, проигрывать досадно, поражения не поднимают настроения, но, знаете, я нашел способ борьбы с хандрой.

─ Дайте угадаю: как поет местный классик Шнур, «в Питере ─ пить»?

─ У него есть еще на эту тему: «я лично бухаю, а кто-то колется…» Нет, не угадали. Это не про меня. Предпочитаю иное средство для повышения тонуса. Не удивляйтесь, речь о физических нагрузках. Позанимаешься на тренажерах или пройдешь с десяток километров быстрым шагом вдоль Финского залива, и мозги сами прочищаются, все лишнее из них выдувает. Конечно, важно иметь команду единомышленников, с которыми можно провести мозговой штурм. Любые проблемы имеют решения, только надо их найти. И откладывать этот поиск нельзя. Само ничего не рассосется.

─ На интуицию полагаетесь?

─ Больше доверяю опыту. Он позволяет спрогнозировать последствия, предвидеть варианты развития событий. С другой стороны, новички часто не ограничены рамками, они свободнее, не боятся показаться смешными и совершить ошибку, поэтому порой им удается находить более удачные, нестандартные решения, нежели тем, кто набил шишек в прошлом и теперь предпочитает лишний раз подуть на воду, чтобы не обжечься.

─ Дистанцию с подчиненными вы сохраняете?

─ Стараюсь не создавать ее искусственно. Скажем, до сих пор не могу привыкнуть, когда обращаются по имени и отчеству. В последнее время подобное происходит все чаще, но меня это напрягает. Я не начал бронзоветь и, уверен, со мной этого не случится. В душе продолжаю чувствовать себя мальчишкой.

─ Товарищеские отношения с теми, кому платите зарплату, возможны?

─ Почему бы нет? К нам домой нередко приезжают коллеги по работе, мы неформально общаемся, жарим шашлыки, пьем хорошее вино, отдыхаем.

─ Это не мешает в понедельник встречаться на работе?

─ Все прекрасно понимают: дружба ─ дружбой, а служба ─ службой. Наоборот, люди сплачиваются, сближаются, начинают лучше понимать друг друга.

Скорее, проблемы возникают, когда берешь в компанию старого товарища или знакомого. Он порой без достаточных на то оснований претендует на особый статус. Мол, мы же с тобой, старичок, сто лет приятели. Но я не выбираю подчиненных по принципу дружбы или родства.

─ И вам не приходила в голову мысль о том, чтобы взять в компанию единственного брата?

─ Нет. Зачем создавать проблемы и ему, и себе? Посоветовал Саше поступить на факультет управления на морском транспорте Академии имени Макарова.

─ И чем он сейчас занимается?

─ Управлением на морском транспорте. Саша сначала работал в местном подразделении «ЛУКойла», отвечавшем за бункеровку судов, потом перешел на паромную линию, курсирующую между Питером и Хельсинки, сейчас строит морскую часть газопровода, если не ошибаюсь, в Крым. Мы прекрасно общаемся с братом, но в дела друг друга не лезем. Считаю, это правильно.

─ Рассказывая о посиделках с коллегами, вы сказали: приезжают к нам. Это к кому?

─ Моя жена Анна Ермолович ─ коммерческий директор Fort Group, она возглавляет самое большое подразделение компании.

─ Служебный роман?

─ По сути, да… Так получилось, что я брал Анну на работу. Мы несколько раз виделись и раньше, пересекались в общих компаниях, но практически не общались, это даже сложно назвать полноценным знакомством. Она окончила иняз имени Герцена, я слышал, что работает где-то в бизнесе, но подробностей не знал. Когда я стал формировать команду, нам понадобился специалист, который занялся бы концепциями торговых центров и сдачей их в аренду. Мне порекомендовали обратить внимание на Анну. В тот момент она закончила проект ТРК «Галерея» на Лиговке рядом с Московским вокзалом.

Мы встретились, я предложил перейти в нашу компанию, и Анна ответила… отказом. Что, в общем-то, не удивляет. Fort Group делал первые шаги, и в его светлые перспективы верилось с трудом. На фоне фирмы, где работала Анна, мы смотрелись скромно, если не сказать, бедно и по-простецки. Такое облако в штанах.

Тем не менее, я уговорил пообщаться со мной повторно, нарисовал планы развития компании, подкрепил слова конкретными примерами, доказывающими серьезность намерений, и на этот раз Анна согласилась перейти к нам.

─ А как Анна реагирует на ваших детей от других женщин?

─ Хорошо относится и к Даниле, и к Полине, постоянно говорит, чтобы мы чаще встречались. В конце концов, у Анны есть дочь от предыдущего брака, мы растим Соню вместе. Ей семь лет. А полгода назад, в декабре 2015-го, жена родила мне девочку. Назвали ее Эммой.

─ Имя кто выбирал?

─ Я хотел, чтобы появилась еще одна Анна, но, говорят, есть примета, запрещающая давать дочери материнское имя. Остановились на Эмме. При определенной фантазии можно услышать наши инициалы ─ Анна и Максим.

─ Загородный дом, в котором вы теперь постоянно живете, строился уже для новой семьи?

─ Я ведь говорил вам, что в какой-то момент потерял семейные ориентиры, и все в моей жизни ходило ходуном. То, что появилась на свет Полина, следствие тех метаний, неспособности определиться, чего же я хочу на самом деле. Я чувствовал, что нужно найти какой-то фундамент. В прямом и переносном смысле. Понял, что не хочу жить холостяком и до старости слоняться по съемным квартирам, как собака. Тем более, в тот момент уже появился большой бизнес, и мне требовался крепкий тыл в виде семьи.

Словом, в 2013-м я стал встречаться с Анной.

─ В коллективе об этом быстро узнали?

─ Долгое время даже не подозревали. Мы не афишировали отношения, наверное, были официально расписаны не менее года, а большинство сотрудников по-прежнему ни о чем не догадывались. Свадьбу мы сыграли в мае 2014-го во Франции, в Сент-Эмильоне, позвали минимум гостей ─ родителей да ближайших друзей. Из Fort Group был один человек, но он не болтал, молчал, как партизан на допросе.

Нет, каких-то суперсекретов мы не строили, но и делать шоу из наших отношений не собирались. Люди сами постепенно поняли, что к чему. Особенно, когда родилась Эмма. Все произошло естественным путем.

Что же касается дома, им я обязан, не удивляйтесь, Льву Николаевичу Толстому. Должен признаться, в школе я не прочел много книг из обязательного набора классической литературы. Начинал и бросал. Не цепляло. Может, не дорос, не созрел. Вот и роман «Война и мир» прошел мимо меня. Честно говоря, до сих пор не понимаю, какой школьник в состоянии освоить это четырехтомное произведение. Не прочесть, а именно понять, разобраться в сути того, что хотел сказать автор. Убежден, эта эпопея адресована людям зрелым, имеющим за плечами определенный жизненный опыт. По-настоящему я взял в руки «Войну и мир» в тридцать четыре года и прочитал очень внимательно, стараясь осмысливать каждую страницу. Наверное, из моих уст прозвучит наивно, но роман буквально перевернул мое мировоззрение. Я нашел ответы на многие вопросы, которые меня мучали. В том числе, о родовом укладе, доме как семейном очаге.

─ Хорошо, что вы не стали перечитывать «Записки сумасшедшего» или «Идиота».

─ Кстати, с Достоевским у меня до сих пор не складывается. Начинается депрессия. Федор Михайлович очень давит на психику. А вот Лев Николаевич ─ нет…

Знаете, я был в богатых загородных поместьях. Не хочу никого обижать, но порой возникало ощущение, что попал в шикарный мебельный салон или антикварный магазин. Наверное, кому-то нравится проводить дни среди вызывающей роскоши, но я не хотел бы жить на складе дорогих вещей или в музее. В доме должно быть комфортно, а этого можно достичь, на самом деле, и с предметами из «Икеи». Главное, правильно выбрать и вписать в интерьер.

─ Теперь, когда у вас есть свой Fort и дом-гнездо, вы решили отгородиться от мира высоким забором?

─ Наоборот. Да, лично у меня все хорошо, есть крепкая семья и успешный бизнес, я давно ни в чем не нуждаюсь. Но… Существенный нюанс: мне отнюдь не безразлично, как живут люди вокруг, и я вижу, что жизнь многих из них совсем не так благополучна.

─ Можно сменить среду обитания. Недавно РБК опубликовал данные соцопроса, согласно которому более сорока процентов топ-менеджеров крупных отечественных компаний не связывают будущее с Россией. Заработали здесь и ─ валить.

─ Помните, я ведь тоже когда-то думал, что после университета уеду в Англию и именно там реализую планы. Но это почти не имело отношения к реальной жизни. В гостях хорошо, пока ты в гостях. Не буду повторять расхожую фразу, что никто и нигде нас не ждет. Это очевидно. Как и то, что практически любая эмиграция по факту оказывается капитуляцией. Зачем уезжать куда-то далеко, чтобы там пытаться доказать состоятельность? По заграницам интересно путешествовать, а добиться глобальных целей надо дома!

За последние полтора десятилетия я продемонстрировал, что умею находить эффективные способы решения задач любой сложности. Если справляюсь с руководством крупной многопрофильной компанией, почему бы не попробовать себя на уровне муниципального образования или отдельного района города? Повторяю, я не собираюсь уезжать ни из России, ни из Петербурга, хочу здесь создать комфортную среду. В последнее время остро чувствую, что меня не устраивает то, как мы живем. Не конкретно я, а все наше общество. Мы достойны большего и лучшего. Не могу сидеть на диване и смотреть, что происходит в стране. Наверное, это и называется активной гражданской позицией.

─ Ваши коллеги из бизнеса разделяют такой подход?

─ Давно привык отвечать за себя и не оглядываться на остальных: поддержат ли, осудят ли. Да, некоторые, стараясь не привлекать лишнего внимания, строят запасные аэродромы на Западе, хотя не берусь судить, насколько массовый характер это носит. Гораздо очевиднее другое: многие предприниматели испытывают сегодня дискомфорт и тревогу. Беспокоит непредсказуемость. Никто не знает, что завтра может произойти, не придут ли товарищи в погонах и не отнимут ли бизнес по формальным основаниям. Как говорится, был бы человек, а статья найдется. Неопределенность и незащищенность сильно нервируют. В этом смысле за последние полвека в нашей стране ничего в лучшую сторону не изменилось. А должно бы.

─ И вы ощущаете дискомфорт?

─ Безусловно. В последние годы большую часть времени на работе приходится заниматься, как бы банально ни звучало, преодолением административных барьеров. Нереально долгие сроки рассмотрения и согласования документов, непрозрачный механизм принятия решений и зачастую непонятные правила игры, огромное количество подписей разномастных чиновников, необходимых для получения любого разрешения... Каждый из них за автограф что-то хочет. Если тебя не берут за руку и не водят по нужным кабинетам, практически нет шансов добиться положительного ответа. Правоохранители тоже могут изрядно попортить нервы, нагрянув с неплановой проверкой. Картина известная, увы…

─ Платите за спокойствие?

─ Нет. Более того, подвели под суд пытавшегося на нас «наезжать». Действовали по закону и выиграли.

─ Значит, можно противостоять порочной системе?

─ Да, но это сложно и опасно. В любом случае можешь бороться до определенного уровня, выше которого не пустят. А сунешься ─ порвут.

─ Выход?

─ Менять сложившийся статус-кво. Но не революционно, а эволюционно.

─ Как это сделать практически?

─ Представьте здание. Например, многоквартирный жилой дом. Обеспечением его жизнедеятельности занимается управляющая компания. Если она хорошо справляется с обязанностями, ее можно долго не менять, хоть десять лет, хоть пятнадцать. Но в случае недобросовестной работы или каких-то иных проблем жильцы, объединенные в ТСЖ, вольны заменить компанию, которая перестала их устраивать. Объявить конкурс, провести тендер, выбрать фирму, предложившую привлекательные и выгодные условия. Это самый эффективный способ не давать управляющей компании расслабляться, держать ее в тонусе.

Аналогия с ТСЖ подходит и к жилому дому, и к району, и к городу, и к стране в целом. Нужна реальная конкуренция, честная борьба идей, команд, предложений.

Люди, к сожалению, не видят альтернатив, боятся перемен. Но для того я и рассказал максимально подробно и открыто свою биографию, ничего не утаивал, чтобы каждый мог сделать вывод, кто такой Максим Левченко…

Август 2016 года

— Он родственник знаменитому нобелиату?

— Как шутят в таких случаях, даже не однофамилец. То, что именно Саша Бродский занялся нашим проектом, чистой воды совпадение. При этом хочу сказать: в своей сфере он фигура, пожалуй, того же калибра, что Иосиф Александрович был в литературе.

Саша — настоящий гений, работающий на стыке архитектуры и художественной инсталляции. Не знаю, как точнее сформулировать. Его еще иногда называют бумажным архитектором, хотя у Брода (это, по сути, его творческий псевдоним) есть проекты очень даже материальные.

Как метко подметила Нина Васильевна, Бродскому нужно всё сделать наоборот, чтобы, не как все. Вот и мемориальные полторы комнаты Брод предложил оставить пустыми, покрасив всё в… серый цвет. От второй части идеи быстро отказались — слишком рискованно. Поэтому образ руины вырисовывался постепенно, с каждым движением реставрационного скальпеля.

А вот пустота стала нашим манифестом. Во-первых, это подлинность. Мы решили, что в полутора комнатах будут лишь настоящие, оригинальные вещи Бродских. Но шутка в том, что у нас их нет, обстановка квартиры не сохранилась. За исключением нескольких предметов, уже ставших объектами нашей временной выставки.

Наиболее важное для нас — мемориальное пространство и эссе «Полторы комнаты». Это и есть главные экспонаты. Ситуация уникальна тем, что текст совпадает с местом. Иосиф Бродский сам формулирует за нас манифест, используя метафору временной бомбы (time bomb), которая попала в полторы комнаты и ничего в них не сохранила — ни родителей, ни вещей, ни даже памяти.

Вот цитата на русском.

А это — оригинальный текст. Бродский ведь писал эссе на английском.

Пустота позволяет посетителям музея самим переосмыслить пространство, представить наполнявшую полторы комнаты жизнь, которая теперь утрачена. Наша задача — сохранить память, поскольку именно ее способна разрушить самая мощная из бомб — бомба времени.

— И когда вы явили эти полуторакомнатные руины изумленной общественности?

— Отвечу, но сперва завершу рассказ о том, как шла реставрация. Она не ограничилась мемориальным пространством. Задача была создать полноценный музей с лекторием, гостиной, библиотекой, архивом, выставочным пространством, зоной приема посетителей, книжным магазином, сувенирной лавкой и кафе...

Бродский (который Александр) и тут предложил решение, позволявшее приспособить под наши нужды соседскую 36-ю квартиру. Как часто бывает у Брода, получилось «ни то, ни се». Вроде попадаешь в классическое питерское жилье, где сохранился уют интеллигентской гостиной с камином, книжными полками и чёрно-белым телевизором, а потом смотришь на выстроившиеся вдоль окон столы с настольными лампами и понимаешь: что-то не так. Да и столы какие-то эфемерные — фанерные. Кстати, пол в музее, шкафы, полки для книг (да и стены в лектории) тоже сделаны из фанеры. Она не спорит, а наоборот — спокойно уживается с активной эклектикой позапрошлого века.

У Бродского (который Иосиф) в стихотворении «Келломяки» есть такие строки:

«Заблудившийся в дюнах,
отобранных у чухны,
городок из фанеры,
в чьих стенах едва чихни —
телеграмма летит из Швеции: «Будь здоров».

В анфиладе комнат стены ободраны до голого, чуть белесого кирпича и дранки — там, где она не утрачена. Где-то взгляду открывается доска. Планировка времен Мурузи сохранена, в проемы возвращены старые деревянные двери. Лекторий удачно вписался в комнату для прислуги, которая располагалась на пару ступенек ниже основной части квартиры над помещением бывшей каретной.

— Паззл сложился?

— Именно! Такая организация пространства позволила водить экскурсии по определенному маршруту, создавая опорные точки для нашей истории.

Кстати, еще до открытия мы решили, что будем пускать в музей лишь с экскурсией. Путеводитель помогла сделать известный московский куратор выставок Анна Наринская, согласившаяся и нам помогать в этом качестве на старте проекта.

Тут мы подходим к главному вопросу, что такое современный музей. Кажется парадоксальным, но личные предметы, какие-то другие ценные артефакты уже не являются самым важным. Сегодня гораздо большее значение — особенно для литературного музея — имеют не материальные вещи, а история, которую мы рассказываем. И не только о главном герое, чье имя носит музей.

Ведь Иосиф Александрович жил не в вакууме. Советский Союз, Ленинград, Штаты, Нью-Йорк, Венеция, писатели, поэты, друзья и подруги образовали контекст жизни, без понимания которого невозможно выстроить историю гениального проекта под названием Бродский. Да, безусловно надо отталкиваться от подлинного, но не верю в магию стола условного писателя. Куда важнее, что вам рассказывают о нем и как показывают. Ценен именно разговор, и Анна Наринская придумала его.

Вокруг куратора собралась молодая творческая команда, а Анна установила высокую планку для наших музейных выставок.

Она же придала стартовый импульс новорожденному музею, рассказав о нем своей многочисленной аудитории в социальных сетях, и к нам потянулся культурный народ из Москвы и других городов. Посетители делились впечатлениями о необычном музее с друзьями, те разносили молву дальше по свету. Что называется, заработало сарафанное радио.

— А открылись-то вы когда? Так и не ответили.

— 24 декабря 2020 года смогли принять первых гостей. На католическое Рождество.

— Значит, с Федоровой вам удалось полюбовно решить проблему, а с остальными соседями? Вряд ли их обрадовало, что в парадной стали постоянно толкаться посторонние люди.

— Вы правы, наши отношения испортил пусть не квартирный, но все же жилищный вопрос об общем для всех входе с улицы Короленко. Посетители поднимались на второй этаж по той же лестнице, что и жильцы, идущие в свои квартиры. Конфликт дал о себе знать еще до начала работы музея.

— Как его решили?

— Быстро найти компромисс не удалось. В день открытия «Полутора комнат» жильцы организовали сход на нашей лестничной площадке. Как и положено, с плакатами и лозунгами. Не вспомню, какие именно слоганы скандировали собравшиеся, но суть их сводилась к фразе, произнесенной в свое время Ниной Васильевной: «Тут вам не музэй».

Жильцы настрочили жалобы во все инстанции, призывали на свою сторону прессу, писали о нас и обо мне лично всякие небылицы. Управдом Ксения, возглавившая борьбу за неприкосновенность парадной, считала, что музей — исключительно персональный пиар-проект Максима Левченко, да и вообще это как бы культурное частное пространство создано для продвижения моего имиджа. Дескать, хотите сделать музей Бродского —пожалуйста, но в другом месте, а не в жилом доме.

Жизнь давно убедила меня в справедливости истины, что лучшая защита — нападение. Выяснилось, что протестующие против музея жильцы отнюдь не без греха. Мы предъявили в суд встречные иски, в том числе, за клевету. Это заставило соседей сесть за стол переговоров и искать выход из создавшейся ситуации.

Вспоминаю, на пике разборок ко мне на улице подошел один из жильцов Владимир Поуда со словами, мол, так дальше жить нельзя. Он смог дипломатично начать диалог с остальными, я пригласил соседей в музей, они пришли. Все к тому моменту уже устали от взаимных претензий. Нам впервые удалось поговорить без крика, так, чтобы можно было слышать друг друга. Я постарался доступно объяснить: если ты бьешь кому-то по морде, будь готов, что тебе прилетит в ответ. Поэтому всегда лучше договариваться, а не бороться насмерть до потери пульса.

Требование у жильцов, по сути, было одно…

— Отдельный вход?

— Ну, конечно! Очевидное для всех, но сложно реализуемое решение. Пока суть да дело, договорились отозвать взаимные жалобы и иски, снизить градус конфликта. Мы взяли на себя обязательство мыть лестницу и на время мероприятий выставлять у дверей в парадную встречающего.

А потом началась история с отдельным входом…

Под музеем на первом этаже располагалась известная в городе кальянная. Табачные ароматы расползались по всему дому. Нина Васильевна тоже несколько раз жаловалась мне на это заведение. Кстати, многие посетители музея принимали кальянный дым за запах коммуналки.

Я давно начал переговоры с владельцем помещения, которое идеально подходило нам для отдельного входа, но он не соглашался съезжать, поскольку ему и так всё было в кайф. Говорю сейчас без иронии. Представьте, вы сидите в салоне самолета на удобном месте, а вас просят подвинуться. Да с какой стати?!

Мы несколько раз встречались, созванивались, я предлагал вполне, на мой взгляд рыночную цену, но та не устраивала продавца. Видя, что я не отступаю, он сам предложил компромиссный вариант. Деньги его не интересовали, а вот обмен на другое помещение — да, вполне подошел бы. Он сказал: найди место лучше, чем то, что сейчас, где-то по соседству и не подвал, тогда съеду. Я согласился.

Дело затянулось почти на год. Мы пересмотрели кучу помещений, но все мимо: или не то и не там, или дорого.

Помогла… пандемия. Как-то я приехал в музей и увидел на дверях кальянной печать Роспотребнадзора: закрыто на карантин. Я снова позвонил владельцу заведения и предложил взять помещение в аренду, сделать в нем ремонт, открыть отдельный вход в музей, параллельно продолжая искать вариант для обмена. Тем более что подходящий нарисовался на горизонте. Объяснил, что тема с соседями очень уж тревожная. Хозяин кальянной хоть и был человеком деловым, как говорится, ничего личного, только бизнес, но вошел в положение, в том смысле, что откликнулся, согласился. За что ему большой респект. Мы встретились и ударили по рукам.

Что получилось в результате? Не только вход в музей. Вспоминаю, как летом 2021 года сидели с Бродом в пустом ковидном Тбилиси и обсуждали идеи для нашего первого этажа. На улицах из-за комендантского часа было непривычно тихо и безлюдно, а мы строили планы. Первый вариант — кафе с кухней и рецепция с небольшой книжной и сувенирной лавкой — отверг Бродский. Что-то ему не понравилось, он стал тихо, но решительно протестовать.

Второй сценарий — старая книжная венецианская лавка, заваленная горой самой разной литературы. Не аккуратные стеллажи и полки, а пространство книг. В нем обязательно должно быть тесно и пыльно. Такое книжное царство, через которое посетитель попадает в музей. Постепенно концепция стала складываться. К магазину мы решили добавить бар. Непременно маленький, чтобы не «выпирал» наружу, держался скромно, оставался на втором плане. Обычно ведь как? Если бар с выпивкой, книжные полки превращаются в антураж, предмет интерьера. Все видят барную стойку и понимают, что сюда ходят выпивать и тусоваться, а не книжки листать. Для нас же было важно, чтобы гости сразу осознавали: они пришли в музей.

Постепенно концепция стала складываться. К магазину мы решили добавить бар. Непременно маленький, чтобы не «выпирал» наружу, держался скромно, оставался на втором плане. Обычно ведь как? Если бар с выпивкой, книжные полки превращаются в антураж, предмет интерьера. Все видят барную стойку и понимают, что сюда ходят выпивать и тусоваться, а не книжки листать. Для нас же было важно, чтобы гости сразу осознавали: они пришли в музей.

По названию сборника Иосифа Бродского и одноименного стихотворения.

Мне кажется, звучит одновременно и поэтически, и ностальгически.

— Актуальный сегодня образ.

— Во все времена! При этом у Иосифа Александровича это была, скорее, литературная метафора, а сейчас фраза читается буквально. Это даже немного пугает.

— Ну да. Ваш бар открылся 6 января 2022-го, а через полтора месяца стало ясно: прекрасная эпоха окончательно и безвозвратно ушла в прошлое.

— Знаете, дал себе слово публично не рассуждать на эту тему...

Да, как было, уже не будет. Это факт. Но в итоге мир и разум все равно победят. Вне всяких сомнений.

«Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках...»

Лучше Иосифа Александровича все равно не скажешь, поэтому предлагаю тут поставить точку. Вернемся к открытию магазина и бара. Мы столкнулись с проблемой: как научить бармена продавать книги? Быстро поняли, что лучше не делать этого. Значительно проще показать человеку, прочитавшему много книг, как правильно наливать портвейн и смешивать коктейли.

В общем, нам предстоял еще один эксперимент.

— Рисковали?

— Пожалуй, нет. В партнеры мы пригласили известного в Питере и за его пределами бартендера Игоря Зернова вместе с его командой из El Copitas Bar. Это заведение несколько лет подряд входило в top-50 в мире. Ребята крутые сами по себе, и бар их стал питерским культурным явлением.

Еще используем старую винтажную посуду времен прекрасной эпохи шестидесятых годов прошлого века. Находим ее на аукционах, Avito и барахолке на Удельной.
Никаких закусок у нас в баре нет, за исключением сушек и карамелек в качестве комплимента. Еще есть черный и зеленый чаи. Кофе — только фильтр или эспрессо. Ну, и порционные сливки. Посетители регулярно спрашивают, почему не делаем капучино. Объясняем: тут не кафе, а «музэй».

Мы с Игорем Зерновым сразу так решили. Иначе потом попросят латте без кофеина, флэт-уайт или капучино на альтернативном молоке. А дальше — пошло-поехало.

Пока держимся.

Правда, есть исключение. Куда же без него? Во время ковида моя жена Анна научилась в домашних условиях печь восхитительные десерты. Такое, знаете, хобби, чтобы не сойти с ума на самоизоляции. Когда открылся книжный бар, Анна предложила раз в неделю — по выходным — делать выпечку для «КПЭ». Конечно, в ограниченном количестве, не в промышленных масштабах. Как говорится, limited edition. Для нее это не работа, а увлечение.

И авторство кулинарных шедевров она из скромности не афиширует, фактически сегодня я раскрываю инкогнито.

— Готов подтвердить, как не раз дегустировавший: десерты волшебные. В строгом соответствии с рекомендациями школы кондитерского мастерства Le cordon bleu…

А что за книги вы продаете? Нон-фикшн, мемуаристику?

— Это отдельная тема. Наш специальный куратор Катя Пантелеева сделала подборку из почти пяти тысяч наименований, причем половина изданий — букинистические. Катя вместе с Иваном Оносовым, сокуратором и экскурсоводом, раскапывают по книжным лавкам и на аукционах редкие экземпляры, которые давно по разным причинам не издаются, но могут быть интересны нашим читателям. К примеру, у нас есть старое издание «Девичьей игрушки» Баркова — смешная поэзия похабного характера восемнадцатого века. Почитаете, отлично отвлекает от будничного…

В магазине нет книг из школьной программы. Зато много альбомов по живописи, архитектуре, графике, фотографии, иностранных изданий, качественной детской литературы и много еще чего. Естественно, на полках можно найти все издания Иосифа Бродского и книги о нем. Особо отмечу редкие экспонаты. Всегда в доступе стараемся иметь несколько книжечек американского издательства «Ардис», где печатался Бродский и которые в последнее время стали часто подделывать. У нас они настоящие. Есть даже выпущенное в Штатах первое издание «Стихотворения и поэмы» 1965 года. Иосиф Александрович в то время сидел в ссылке в деревне Норинская. Звучит, как фамилия нашего главного куратора Анны Наринской. Что тоже, на мой взгляд, совсем неслучайно...

Чтобы довершить и визуализировать картину книжного магазина: посетители проходят мимо бара и полок с литературой, после чего попадают в помещение, где расположена рецепция музея и маленькая, узкая, даже отчасти нелепая лестница, ведущая на второй этаж к «Полутора комнатам».

— Наконец-то добрались!

— Заметил, что у тех, кто попадает к нам впервые, частенько возникает ощущение, будто когда-то давно нечто подобное они уже видели в детстве или юности. Дома либо у бабушки стоял точно такой же шкафчик, а в нем на полке лежал абсолютно такой же томик... Именно так всё и работает у Саши Бродского: пробивается ностальгическая нотка, но без перегиба.

Его архитектура очень поэтична...

— У вас есть объяснение, почему музей, существующий, по сути, без года неделю, вдруг стал культовым?

— Произошло стопроцентное попадание в нерв. Во многом это случилось благодаря Саше Бродскому.

— Синергия Бродских. Пусть даже не однофамильцев, как вы говорите…

— Могу повторить, что Александр — самобытная и значимая фигура в современном искусстве, и в наших стенах, по моему мнению, он создал одно из лучших своих произведений. На Преображенской площади все случайно очень удачно совпало.

Я не зря заговорил про современное искусство. Брод ведь еще и большой художник. Помимо офортов, которые будто изображают сны в мельчайших подробностях, он сделал массу временных инсталляций для выставок. Их собирают, потом демонтируют. Поэтому существующих капитальных проектов Саши мало. Многие, думаю, видели его ротонду в Никола-Ленивце и виллу ПО-2, специально построенную для парка. То, что делает Бродский-архитектор, часто является объектом искусства и при этом несет совершенно бытовую, утилитарную функцию. Например, служит баней, сараем, дачей, столом или камином. Однажды я заказал у него скульптуру — нечто вертикальное в лесу. Бродский предложил… восьмиугольную башню, в которую очень удачно вписалась… баня. Да-да, вы не ослышались, именно баня!

Понимаю, звучит странно: что еще за чудо — башня-баня? В этом весь Бродский. В Сашиных работах архитектура — всегда искусство, но при этом обязательно должен быть и элемент игры. Как в стихотворении другого Бродского «Бабочка»: та жила лишь сутки, как шутка творца, зато была очень красивая…

В заурядных вещах, в какой-то рухляди Брод способен разглядеть красоту, превратив ее в объект искусства. К примеру, много лет его занимал обычный строительный забор, собираемый из типовой железобетонной конструкции. Так на свет появилась вилла ПО-2, сделанная из старых советских плит.

Предмет отдельной страсти Саши — домашние очаги, камины. Отчасти они похожи на своего творца: снаружи немного нелепые, но перед этими печками можно просиживать часами, поскольку они настоящие и теплые.

— Слышал такую фразу применительно к Александру Саввичу: дескать, он может из любого говна и палок сотворить произведение искусства. Надеюсь, художник не обидится на сравнение.

— Если попытаться сформулировать, в чем состоит специфика архитектуры Бродского, наверное, это будет устранение всего лишнего и показ истинной красоты вещей. Сохранение подлинного и настоящего. Только Брод может так расставить книги в «Конце прекрасной эпохи» на старые, казалось бы, никому даром не нужные румынские полки, которые и сейчас продают на Avito на вес, а раньше все мечтали от них избавиться, что гости будут смотреть на этот «антиквариат» с нежностью и вспоминать свое прошлое.

Конечно, такой подход может кого-то напугать. Голые стены, дранка, пустое мемориальное пространство в музее Бродского — высказывание смелое, оно не всем нравится, но и равнодушным никого не оставляет.

Настоящее искусство ведь не про то, чтобы каждому угодить. Оно должно не опускаться, а — наоборот — тянуть зрителя за собой наверх. В какой-то момент есть риск оставаться непонятым, недоступным для части аудитории в силу отсутствия у нее подходящей оптики, но по прошествии времени все встает на места, зрение и слух проясняются. Может, поэтому настоящая жизнь произведений художников и поэтов нередко начинается после смерти их создателей, иногда вознося тех в стратосферу, а порой оставляя в забвении. Никто не знает, как всё устроено на самом деле…

— С Бродским вы обращаетесь друг к другу по имени?

— Да, но в этом нет панибратства. C ним все друзья и коллеги на ты и без отчества. Такой он человек. Теплый. Как, повторюсь, его печки и камины.

— Вы неоднократно подчеркивали, что «Полторы комнаты» — музей частный. Чем именно он отличается от государственного?

— Есть такая аббревиатура — ЧУК. Расшифровывается как частное учреждение культуры. А, например, Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме — БУК, бюджетное учреждение культуры. Так и живут рядом ЧУК и БУК. Разница, прежде всего, в источниках финансирования. Мы не получаем денег из государственной казны, а существуем на средства от меценатов и доходов самого ЧУКа.

Я неслучайно упомянул музей Ахматовой, в котором хранится внушительная коллекция вещей, связанных с Иосифом Бродским. Насколько помню, список состоит из почти четырех тысяч предметов. И мы, как говорится, жизнью обречены на сотрудничество. Там чудесный профессиональный коллектив, который нам много помогает. Мы провели уже несколько совместных выставок и планируем еще.

— А как вы делите полномочия с фондом создания музея?

— Нам нечего делить, лишь объединяем усилия. Фонд создания музея переименован в фонд музея, что выглядит логично. Михаил Мильчик продолжает возглавлять фонд и одновременно быть председателем совета ЧУК. Напомню, что именно фонду как общественной организации принадлежат мемориальные полторы комнаты. Фонд занимается исследовательской, архивной деятельностью, организует научные конференции. Большинство членов фонда вошли в совет музея — писатель Яков Гордин, директор фонда имени Дмитрия Лихачева Александр Кобак, Олег Лейкинд, Антон Алексеевский…

Совет собирается несколько раз в году, утверждает основные мероприятия, определяет, какие выставки будем проводить, что собираемся издавать. Иногда разгораются жаркие дискуссии и споры, но это нормально. Со временем противоречий становится меньше, но не из-за того, что мы работать стали хуже, нет. Все проще: притерлись друг другу, поняли, что делаем общее важное дело.

Повторюсь, совет — не формальная фикция для галочки. Это фундамент, на него опирается наш музей.

У всех разный жизненный опыт, но мы научились слушать и слышать друг друга. Михаил Мильчик —особенный человек. В этом году ему исполнилось 88 лет. Удивительно, сколько сил и энергии он сохраняет, постоянно летая в командировки, мотаясь по северным городам, спасая там деревянные памятники архитектуры, участвуя в научных конференциях, читая лекции, издавая книги, заседая в градостроительном совете Петербурга. Вот с кого нужно брать пример! Сразу понимаешь значение фразы «жизнь оказалась длинной». Михаил Исаевич дружил с Иосифом Бродским и, как я уже говорил, задокументировал обстановку полутора комнат на момент отъезда поэта в эмиграцию. Жаль, до Норинской не добрался, когда будущий нобелевский лауреат тянул там срок, иначе мы в точности знали бы, что и где стояло в мемориальной ныне избе... Кстати, именно в ней открылся первый музей Иосифа Александровича, и случилось это во многом благодаря усилиям Михаила Мильчика.

Или возьмите еще одного друга Бродского Якова Гордина, более тридцати лет возглавляющего литературный журнал «Звезда»... Словом, нам есть на кого опереться.

— Вы ставили перед музейной командой задачу выйти на самоокупаемость?

— Да, скажу честно, именно так и формулировал цель. Чтобы мне не приходилось каждый месяц что-то добавлять из своего кармана. О возврате вложенных в строительство и реставрацию денег речь, конечно, не идет. Запуск нового музея — лишь начало пути, в дальнейшем он должен развиваться, вести научную работу, собирать коллекцию... На это требуются внушительные средства.

— Сколько и на чем сейчас зарабатывает музей?

— У «Полутора комнат» несколько источников дохода — экскурсии, выставки, лекции, выпуск и продажа книг, пластинок, сувениров, мерча, работа бара… Добавлю еще гранты и меценатство. Экскурсии приносят примерно половину выручки, в некоторые месяцы бывает чуть больше, что хорошо. Значит, есть спрос. Иногда нужно бронировать место в группе почти за две недели, чтобы попасть к нам. Книги и оригинальные сувениры — тоже важная статья дохода. Да и музейной работы, как выясняется. Многие посетители хотят унести с собой что-то на память. Не скрою, мне приятно, когда встречаю на улице людей с шоппером «Конец прекрасной эпохи» или кепкой «Совершенный никто».

Ежемесячная выручка музея составляет примерно три-четыре миллиона рублей, и почти вся тратится на текущую деятельность плюс зарплату сотрудников. Если остается прибыль, откладываем ее на развитие, например, на выставки и покупку архивов. Было бы здорово сформировать накопления, которые позволили бы музею самостоятельно работать и развиваться, в том числе, и за счет меценатства.

Недавно мы получили крупный президентский грант на создание сложной инсталляции в «Полутора комнатах». Благодаря технологиям восстановим обстановку мемориального пространства.

— Какая зарплата у директора? Сколько вы себе самому положили?

— Кстати, интересный вопрос. Не задумывался об этом. Конечно, здесь я точно ничего не зарабатываю, скорее, наоборот — вкладываю свое время и деньги.

— Как набирали команду?

— Принципиально не берем так называемых бродсковедов и профессиональных экскурсоводов. По той причине, что у них уже сложилось представление, как делать экскурсию и кто такой Бродский, а это может не совпасть с нашими представлениями о прекрасном. Как известно, переучивать значительно сложнее, чем построить с нуля. Зачастую зовем людей, которые изучают искусство, архитектуру, литературу, поэзию, возможно, имеют музейный опыт, интересуются книгами. Бродский совсем не обязательно должен быть их любимым поэтом, а знаний о нем достаточно базовых.

Могу подтвердить нашим опытом, что эта стратегия оказалась правильной. Например, Юлия Сенина за год с небольшим стала большим специалистом по Бродскому, действительно, глубоко знающим тему. Что само по себе находка для бродсковедения. Доросла до куратора музея, ведет экскурсии на высоком уровне, занимается научной деятельностью. Иван Оносов — один из наших лучших экскурсоводов — пришел в музей, скорее, поклонником Леонида Аронзона, чем Бродского, но это не помешало ему наработать отличный авторский нарратив. Вы бы видели, с каким воодушевлением Ваня рассказывает про коров, которых пас Иосиф Бродский в Норинской! Кстати, зря смеетесь, приходите — послушайте.

Арт-директор Анна Маленкова стояла у истоков музея и сильно помогла мне на начальном этапе с формированием команды. За ней визуальная часть — фотографии, Intagram, в котором сорок пять тысяч подписчиков, тексты в социальных сетях, сайт, экскурсии, мероприятия, дизайн…

Могу сказать, что по итогам работы в 2022 году сотрудники получают хорошую зарплату, которая зависит от количества экскурсий, а значит, и успешности работы музея в целом. Это, понятно, дает дополнительную мотивацию.

— Слышал, вы тоже водите экскурсии по музею, читаете лекции?

— Иногда делаю это. Стараюсь поделиться собственными мыслями, опытом. Все-таки частные музеи, особенно — литературные, рождаются у нас редко. Надеюсь, людям это может быть полезно и интересно.

— Ну а о себе можете сказать, что стали фанатом Бродского?

— Не стал бы утверждать этого. Скорее, настраиваем друг друга в команде на профессиональное отношение к делу, а отнюдь не на религиозное служение или безоговорочное восхищение. Стихотворения Бродского во время экскурсий не декламируем. Как сказал Евгений Рейн, побывавший у нас в мае этого года, есть стихи, которые нужно читать глазами. Хотя сам не отказывается от удовольствия прочесть поэтические строчки друга. Евгению Борисовичу дозволено.

Бродский не любил, когда за его произведения брались профессиональные актеры. Но делал редкие исключения. Например, для Сергея Юрского, которому даже посвятил стихотворение. Кстати, Сергей Юрьевич замечательно сыграл Александра Ивановича, отца Иосифа Бродского, в фильме Андрея Хржановского «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину».

— За коллегами-музейщиками следите?

— Мне нравится «Музей невинности» в Стамбуле. Он назван, как и роман самого, пожалуй, известного турецкого писателя Орхана Памука. Мне кажется, у нас много общего. Даже в том смысле, что оба музея основаны на текстах.

Памук считает, что современные музеи должны быть камерными, маленькими, соразмерными масштабу конкретного человека. И посвящать их надо не всему человечеству сразу, а одному частному лицу.

При этом, конечно, он не умаляет значение крупных национальных музеев.

— Благодаря «Полутора комнатам» круг ваших знакомых весьма расширился, пополнился людьми известными, с которыми в иной ситуации вы вряд ли бы встретились.

— Это факт.

— Достаточно упомянуть Михаила Барышникова, избегающего бывших соотечественников, но сделавшего для вас исключение. В «Полутора комнатах» с декабря 2020-го побывало много известных личностей — тележурналистов, артистов, режиссеров, популярных исполнителей, высокопоставленных чиновников. Даже Абрамович пожаловал, а БГ приезжал с концертом.

— Так и есть. О Барышникове важное уточнение: насколько знаю, он избегает общения с российской прессой, а с соотечественниками общается, делает совместные театральные проекты, ну и, конечно, часто выступает перед русскоговорящим зрителем, но только не в России.

Не стану заниматься долгим перечислением известных фамилий, скажу лишь, что в августе 2022 года один за другим у нас побывали директора трех крупнейших российских музеев — Третьяковки, Пушкинского и Эрмитажа: Зельфира Трегулова, Марина Лошак и Михаил Пиотровский.

Борис Пиотровский, вице-губернатор Петербурга и, как легко догадаться тем, кто не в курсе, сын Михаила Борисовича, регулярно заглядывает в «Конец прекрасной эпохи» на чашку кофе, за новой книгой, а может, и за вдохновением. В минувшем сентябре он вошел в совет музея.

Что еще важно: у нас выступили с лекциями и читали стихи Анатолий Найман, уже упоминавшийся Евгений Рейн и Дмитрий Бобышев. Те самые знаменитые ахматовские сироты. В компании не хватает только Иосифа Бродского, но он давно вошел в пантеон. К сожалению, в январе этого года туда же, в мир иной, ушел и Анатолий Найман.

Помню, перед возращением в Москву в сентябре 2021-го он сильно переживал, что опоздает на поезд. Вместе с ним и Бродом мы были загородом, а на обратном пути заехали в музей. Найман не захотел выходить из машины, мол, опаздываем на вокзал! Я посмотрел на часы: до отхода поезда оставалось почти полтора часа. Предложил: «Анатолий Генрихович, еще полно времени, зайдите на чай». Отказался. Так и уехал. Потом еще час болтался с Бродом на вокзале без дела…

А Рейн выпил после лекции «бушмиля» и спросил, есть ли у меня свободная минута. Я ответил, мол, конечно. Покатаемся, говорит, по городу. Час кружили по его маршруту, уехали в сторону Технологического института, потом свернули на Фонтанку. Где-то на Моховой Евгений Борисович взглянул на дома, показал пальцем на один из них и сказал, что хотел бы жить в Питере, мол, здесь везде приятная глазу эклектика...

Не все в отношениях друзей складывалось гладко. Случались ссоры, размолвки, но жизнь, как говорится, оказалась длинной, не нам судить их, тем более, решать, кто прав, кому можно было жать руку, а кому — нет. Они все великие, и уже часть русской литературы и поэзии...

Еще до официального открытия в музее побывал театральный режиссер Дмитрий Крымов, сын Анатолия Эфроса. Он пригласил меня на спектакль «Сережа», который столичный МХТ привез в БДТ. Я сходил и… влюбился в крымовский театр. Посмотрел почти все спектакли Димы. Считаю, тот факт, что многие его работы исчезли из афиш, очень большой потерей для нашей культуры.

— Саша Бродский, Дима Крымов… Ну и как после этого не поверить, что площадка музея не создана для самопиара Максима Левченко?

— Пиар, наверное, имеет место, но в хорошем смысле. И, конечно, это не самоцель. Хотя, скажу честно, музей стал одним из самых ярких и важных проектом из тех, которые я когда-либо брался реализовывать в жизни. Помимо, конечно, каких-то личных, семейных историй.

— Важнее бизнеса?

— Но это же совершенно другое! Наш музей превратился в одну из важнейших городских культурных институций. Изъять его отсюда, надеюсь, уже не удастся. Не раз слышал мнение, дескать, в Питере нельзя создать ничего нового, все уже есть — Эрмитаж, Исаакий, Русский музей… Ни убавить, ни прибавить. Зачем зря пытаться? Наш пример доказывает обратное: еще многое в нашем городе способно открываться с неожиданной стороны и удивлять. Взять хотя бы квартиру князя Мурузи, почти нетронутую временем. Она могла бы стать очередным местом притяжения в Петербурге. Не бывали? Настоятельно рекомендую. Тогда поймете, о чем говорю.

Предпринимательство — тернистый путь. У тех, кто решил по нему идти, не может быть отпуска, выходных, праздников. Нужно быть готовым отдавать делу всего себя, нести риски, иногда очень высокие... Нет, для меня вопрос так не стоит: что более важно.

— Тем не менее, раньше в профиле фейсбука вы называли себя: человек свободный… А теперь директор музея Бродского.

— Серьезно отношусь к этой должности. Уже говорил, у проекта хорошая молодая команда — куратор, экскурсоводы, арт-директор, хранитель... Моя задача — сохранить и развивать начатое. Считаю, мне удается создавать сильные коллективы, объединять вокруг себя людей разных профессий и компетенций.

В конце концов, именно окружение, коллеги, друзья, близкие формируют тебя. Поэтому круг общения очень важен. Это как с едой. Говорят же: ты то, что ешь.

— Ваша самооценка поменялась, скажем, после знакомства с Михаилом Барышниковым?

— Нет, определенно нет. Но вот музейная история после нашей встречи, действительно, приняла новый оборот. Именно Михаил посоветовал мне обратиться к архитектору Александру Бродскому.

Его присутствие сыграло важнейшую роль в становлении и признании легитимности «Полутора комнат». На первых порах все задают один и тот же вопрос: это музей или какое-то модное пространство, сделанное неофитами и дилетантами? Можно ли доверять вам, передавать архивы, подлинники...

Барышников своим примером продемонстрировал: да, можно.

— Великий танцовщик и друг Бродского доверился лично Максиму Левченко. Человек, давший зарок никогда не возвращаться в Россию, подарил и разрешил вам увезти в Петербург полтора десятка книг с автографами Бродского.

— Существенная деталь: он отдал книги с инскриптами не мне лично, а музею «Полторы комнаты». Да, это было знаковым событием, как и история моего знакомства с Бродом.

Безусловно, для Барышникова Иосиф Бродский — особое явление, он, наверное, как никто другой, понимает, чувствует и знает Иосифа Александровича. Михаил передавал книги со словами: они должны быть в надежных руках, их нужно сохранить. Барышников поверил в нас, счел достойным и непростым дело, которым мы занимаемся. Как он выразился, много голосов звучит в этой истории...

— И все-таки еще раз повторю вопрос: работа с музеем Бродского вас изменила?

— Да, очень сильно.

— Вы даже внешне теперь другой.

— Я стал старше, иначе начал смотреть на жизнь… Вот вы спрашивали, что дало общение с Михаилом Барышниковым, Дмитрием Крымовым, Александром Бродским, Анатолием Найманом, Евгением Рейном, Анной Наринской, Михаилом Шемякиным, другими выдающимися людьми, представляющими сегодня русскую культуру в мире, во многом определяющими нравственные ценности и жизненные ориентиры для нескольких поколений россиян. Разумеется, я учусь у них, впитываю новые знания. Но это не теоретические лекции, за которыми ходят в вуз, а практический опыт. Я говорю о внутреннем развитии.

Обновленный круг общения неизбежно меняет и качество моей жизни. Это не связано с количеством прочитанных за последние годы книг или повышением уровня эрудиции. Тут что-то другое, менее осязаемое, более душевное и духовное, то, что позволяет видеть глубже, заглядывать внутрь себя.

Что отличает всех этих людей? Мне кажется, им свойственна особая проницательность и прозорливость.

Говорят, гении нередко обладают даром пророчества. Не то что бы они, подобно экстрасенсам, гадали на хрустальном шаре, нет. Им дарован повышенный градус интуиции, внутреннее зрение, которое безо всякого логического объяснения приводит к пониманию будущего.

Оказываясь рядом с таким человеком, неизбежно начинаешь слушать, впитывать, меняться к лучшему... Вспомните Бродского. Иосифа. Он плохо учился в школе, не окончил ее, не получил высшего образования, но не растерял самобытность и нашел людей, которые его понимали и поддерживали. Евгения Рейна он считал своим учителем, говорил с ним ночи напролет обо всем на свете и, несомненно, менялся. В этой способности к взаимному обогащению тоже содержится важное качество открытого миру таланта.

Время сейчас тяжелое, устаю от бесконечной борьбы и проблем, которым нет конца. Но саморазвитие — один из главных драйверов, помогающих идти вперед, искать для себя что-то новое, создавать интересные проекты. Важно быть полезным.

— Вы видите для себя какие-то перспективы в России?

— Конечно! Для меня жизненно необходима работа, дело, которым по-настоящему увлечен. Это же не механическое зарабатывание денег или прозябание в качестве рантье. Что я буду делать заграницей? Нет, пока по-прежнему не вижу себя вне родной страны. Повторю: важен не пляж, не вид из окна или комфортная температура на улице. Ценна среда, в которой живешь. Произнося слово «дом», мы часто подразумеваем отнюдь не конкретное помещение. Люди, которые уезжают, все равно не в силах оборвать связь с родиной. Они навеки остаются частью русской культуры. Семья, родители, дети, работа, обмелевший Финский залив, серые ели, низкие осенние облака, проекты, друзья, музей… Разве перечислишь все, что создает мир вокруг тебя? Из таких понятий и складывается притяжение Отчизны.

— Но Бродский уехал.

— Он увез с собой язык, а это его работа. Он продолжал писать стихи на русском и никогда не сочинял их на других языках. И он не хотел никуда уезжать из Ленинграда, это была его принципиальная позиция. Иосифа Александровича тупо выгнали из страны, дав на сборы ровно месяц и позволив взять лишь один чемодан, в котором лежало несколько вещей и бутылка водки для Одена…

Эта история со многими повторялась. Михаил Шемякин мне рассказывал, что его лишили возможности попрощаться даже с родителями. Вот тебе пятьдесят долларов в зубы, паспорт, билет на самолет и — вали завтра, иначе тюрьма!

Сколько таких трагедий было в прошлом и сколько происходят буквально сейчас на наших глазах?

— Однако же Нобелевскую премию Бродскому дали за эссе на английском.

— Прошел значительный срок с момента отъезда Иосифа Александровича из СССР и даты его смерти, чтобы с уверенностью сказать: Бродский — неотъемлемая часть русской культуры. Главный поэт России второй половины двадцатого века и, наверное, первой четверти нынешнего столетия.

Совершенно очевидно, что основная часть читателей Бродского по-прежнему живет в России.

— Что дальше, Максим Борисович?

— Не загадываю. После февраля горизонт планирования сузился до месяца, а иногда — до недели. Но я верю, что мы обязательно вырулим. Будет еще небо в алмазах, как говорил Чехов.

Люди делятся на тех, у кого большее впереди, и тех, у кого главное уже позади. Я продолжаю надеяться, что мои основные достижения, дела, поступки еще в будущем, я только на пути к ним.

Декабрь 2022 года.